Неточные совпадения
Клим
устал от доктора и
от любопытства, которое мучило его весь
день. Хотелось знать: как встретились Лидия и Макаров, что они делают, о чем говорят? Он тотчас же решил идти туда, к Лидии, но, проходя мимо своей дачи, услышал голос Лютова...
— Чудаков у нас слишком много,
от них
устаешь, — заметил Самгин, а через несколько
дней услыхал...
— Я часто гуляю в поле, смотрю, как там казармы для артиллеристов строят. Сам — лентяй, а люблю смотреть на работу. Смотрю и думаю: наверное, люди когда-нибудь
устанут от мелких, подленьких делишек, возьмутся всею силою за настоящее, крупное
дело и — сотворят чудеса.
Голос ее прозвучал ласково, мягко и напомнил Климу полузабытые
дни, когда она, маленькая,
устав от игр, предлагала ему...
Андрей часто, отрываясь
от дел или из светской толпы, с вечера, с бала ехал посидеть на широком диване Обломова и в ленивой беседе отвести и успокоить встревоженную или
усталую душу, и всегда испытывал то успокоительное чувство, какое испытывает человек, приходя из великолепных зал под собственный скромный кров или возвратясь
от красот южной природы в березовую рощу, где гулял еще ребенком.
Наконец, не знаю в который раз, вбежавший Кичибе объявил, что если мы отдохнули, то губернатор ожидает нас, то есть если
устали, хотел он, верно, сказать. В самом
деле устали от праздности. Это у них называется
дело делать. Мы пошли опять в приемную залу, и начался разговор.
За этот
день мы так
устали, как не
уставали за все время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги оставалось 2 км, но это небольшое расстояние далось нам хуже 20 в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к станции, но, не дойдя до нее каких-нибудь 200–300 шагов, сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко
от станции. Один мастеровой даже пошутил.
Она стала проводить целый
день в мастерской. В первый
день, действительно, довольно развлеклась
от мыслей; во второй только
устала, но уж мало отвлеклась
от них, в третий и вовсе не отвлеклась. Так прошло с неделю.
— Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет
усталый с работы, — целый
день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я
от своих помещиков подальше. Первое
дело, прибыток
от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Усталое солнце уходило
от мира, спокойно пропылав свой полдень и утро; и угасающий
день пленительно и ярко румянился.
— Все-таки теперь уж не бьют так, как бивали! Ну, в зубы ударит, в ухо, за косы минуту потреплет, а ведь раньше-то часами истязали! Меня дедушка однова бил на первый
день Пасхи
от обедни до вечера. Побьет —
устанет, а отдохнув — опять. И вожжами и всяко.
Мать почти каждый
день видела его: круто упираясь дрожащими
от натуги ногами в землю, шла пара вороных лошадей, обе они были старые, костлявые, головы их
устало и печально качались, тусклые глаза измученно мигали.
Дни полетели один за другим с быстротой, не позволявшей матери думать о Первом мая. Только по ночам, когда,
усталая от шумной, волнующей суеты
дня, она ложилась в постель, сердце ее тихо ныло.
И много-с она пела, песня
от песни могучее, и покидал я уже ей много, без счету лебедей, а в конце, не знаю, в который час, но уже совсем на заре, точно и в самом
деле она измаялась, и
устала, и, точно с намеками на меня глядя, завела: «Отойди, не гляди, скройся с глаз моих».
Как
устаешь там жить и как отдыхаешь душой здесь, в этой простой, несложной, немудреной жизни! Сердце обновляется, грудь дышит свободнее, а ум не терзается мучительными думами и нескончаемым разбором тяжебных
дел с сердцем: и то, и другое в ладу. Не над чем задумываться. Беззаботно, без тягостной мысли, с дремлющим сердцем и умом и с легким трепетом скользишь взглядом
от рощи к пашне,
от пашни к холму, и потом погружаешь его в бездонную синеву неба».
На другой
день вечером первый поезд был уже в семи верстах
от Парашина; выкормили
усталых лошадей и, только начала заниматься летняя заря, нагрянули на широкий господский двор и подъехали прямо к известному подвалу, находившемуся возле самого флигеля, в котором жил Куролесов.
День и ночь работаю как каторжный, рвусь, надседаюсь и горю как в огне адском; но варварству предательств и злодейству не вижу еще перемены, не
устает злость и свирепство, а можно ли
от домашнего врага довольно охраниться, всё к измене, злодейству и к бунту на скопищах.
— Я сие предвижу и не устрашаюсь, поелику этим самым устроим два благих
дела: достроим церковь и спасем Гордея Евстратыча
от злого духа… Первым
делом я отправлюсь к Нилу Поликарпычу и объясню ему все. Трехлетие как раз кончается, и по
уставу нам приходится выбирать нового старосту — вот и случай отменный. Конечно, Колобов у нас числится кандидатом в старосты, но он уже в преклонных летах и, вероятно, уступит.
— Пятьдесят лет
уставал каждый
день, лиха не чаял… не
от того совсем! — перебил Глеб.
Понятно, что, находившись весь
день по корпусу, особенно по классам, где он был не для формы, а, имея хорошие сведения во всех науках, внимательно вникал в преподавание, Перский приходил к себе
усталый, съедал свой офицерский обед, отличавшийся
от общего кадетского обеда одним лишним блюдом, но не отдыхал, а тотчас же садился просматривать все журнальные отметки всех классов за
день.
— Упадышевский отгадал, что Николай Иваныч на него прогневается; он сейчас узнал все отступления
от устава гимназии, которые сделал для меня и для моей матери исправлявший его должность надзиратель, то есть: несвоевременное свидание с родителями, тогда как для того были назначены известные
дни и часы, беззаконные отпуски домой и особенно отпуски на ночь.
И вот наступил для Петра большой, трудный
день. Пётр сидит в переднем углу горницы, зная, что брови его сурово сдвинуты, нахмурены, чувствуя, что это нехорошо, не красит его в глазах невесты, но развести бровей не может, очи точно крепкой ниткой сшиты. Исподлобья поглядывая на гостей, он встряхивает волосами, хмель сыплется на стол и на фату Натальи, она тоже понурилась,
устало прикрыв глаза, очень бледная, испугана, как дитя, и дрожит
от стыда.
Двое суток,
день и ночь слушал он вопли жены и сначала жалел её, боялся, что она умрёт, а потом, оглушённый её криками, отупев
от суеты в доме,
устал и бояться и жалеть.
Иногда,
уставая от забот о
деле, он чувствовал себя в холодном облаке какой-то особенной, тревожной скуки, и в эти часы фабрика казалась ему каменным, но живым зверем, зверь приник, прижался к земле, бросив на неё тени, точно крылья, подняв хвост трубою, морда у него тупая, страшная,
днём окна светятся, как ледяные зубы, зимними вечерами они железные и докрасна раскалены
от ярости.
Надежды нет им возвратиться;
Но сердце поневоле мчится
В родимый край. — Они душой
Тонули в думе роковой. //....................
Но пыль взвивалась над холмами
От стад и борзых табунов;
Они
усталыми шагами
Идут домой. — Лай верных псов
Не раздавался вкруг аула;
Природа шумная уснула;
Лишь слышен
дев издалека
Напев унылый. — Вторят горы,
И нежен он, как птичек хоры,
Как шум приветный ручейка...
Новый
устав о золотопромышленности делает шаг вперед
от порядков доброго старого времени, когда золотое
дело являлось привилегией казны и было огорожено зеленой улицей из шпицрутенов, но другой рукой он создает более сильные привилегии, которые не нуждаются даже в шпицрутенах.
Это было несколько
дней назад, на дороге между двумя станками. Был серый, неприятный
день с холодным пасмурным небом и пронизывающим ветром, наметавшим кое-где сугробы сухого снега и свистевшим в обнаженных придорожных кустах и деревьях. Мы ехали с раннего утра и уже
устали от холода, пустынного ветра и пестрого мелькания снежных пятен и обнаженных скал.
—
Устал только немного. Да и сами посудите: в Андрониевскую больницу слетай, в Дегтяревскую слетай, в Шепилевскую слетай. А
дела сколько! В одной Дегтяревской пятеро ребят в крупе, задыхаются мальцы, один уже свистит. Ну, дунул на него Николай — и сейчас, это, дыхание ровное, улыбнулся, пить попросил. А уже два
дня ничего не пил и не ел. Так мы с Николаем даже прослезились
от радости. Честное слово!
Много раз мы с Яковом теряли друг друга в густом, местами непроходимом кустарнике. Один раз сучок задел за собачку моего ружья, и оно нежданно выстрелило.
От мгновенного испуга и
от громкого выстрела у меня тотчас же разболелась голова и так и не переставала болеть целый
день, до вечера. Сапоги промокли, в них хлюпала вода, и отяжелевшие,
усталые ноги каждую секунду спотыкались о кочки. Кровь тяжело билась под черепом, который мне казался огромным, точно разбухшим, и я чувствовал больно каждый удар сердца.
Нужно жить, а значит и молиться так, как угодно богу, и поэтому каждый
день следует читать и петь только то, что угодно богу, то есть что полагается по
уставу; так, первую главу
от Иоанна нужно читать только в
день Пасхи, а
от Пасхи до Вознесения нельзя петь «Достойно есть» и проч.
Ушёл я
от них пред рассветом. Иду лесною тропой и тихо пою — нет мочи молчать. Истекла дождём ночь и побледнела, плывут над лесом похудевшие,
усталые тучи, тяжело преклонилась к земле вдосталь напоённая влагою трава, лениво повисли ветви деревьев, но ещё бегут, журчат, играют весёлые ручьи, прячась в низинах
от близкого солнца, чтобы за
день не высушило их оно. Иду не торопясь и думаю...
Но вот однажды вечером, после несноснейшего для меня
дня, отстал я
от других на прогулке, ужасно
устал и пробирался домой через сад.
Мужик (захмелел немного). То-то хороша. Да ты погоди, что будет. Потап сказывал, что
от нее вся
усталь из тела выходит. Молодые старыми сделаются… то, бишь, старые молодыми сделаются. Вот я всего два стаканчика выпил, и то все кости расправились. (Куражится.) Видишь? Погоди, мы с тобой, как каждый
день ее пить станем, опять молодые будем. Ну, Машенька! (Обнимает ее.)
(К писарю.)
Устал я. Много ли там еще осталось
дела?
От кого и
от кого получили отчет и
от кого еще осталось получить?
И молвит, там голову князь преклоня:
«Клянуся я в вашем синклите
Дружить Византии
от этого
дня!
Крестите ж, отцы-иереи, меня,
Да, чур, по
уставу крестите...
Потом пелись другие грустные песни, но Чистяков не слышал их, и все в нем трепетало
от бесконечной жалости к себе, который весь
день без
устали трудился, к кому-то безличному, большому, нуждавшемуся в покое, любви и тихом отдыхе.
Кроме
дней обрядных, лишь только выдастся ясный тихий вечер, молодежь, забыв у́сталь дневной работы, не помышляя о завтрашнем труде, резво бежит веселой гурьбой на урочное место и дó свету водит там хороводы, громко припевая, как «Вокруг города Царева ходил-гулял царев сын королев», как «В Арзамасе на украсе собиралися молодушки в един круг», как «Ехал пан
от князя пьян» и как «Селезень по реченьке сплавливал, свои сизые крылышки складывал»…
— Дивная старица! — сказал отец Михаил. — Духовной жизни, опять же
от Писания какая начетчица, а уж домостроительница какая!.. Поискать другой такой старицы, во всем христианстве не найдешь!.. Ну, гости дорогие, в трапезу не угодно ли?.. Сегодня
день недельный, а ради праздника сорока мучеников полиелей — по
уставу вечерняя трапеза полагается: разрешение елея. А в прочие
дни святыя Четыредесятницы ядим единожды в
день.
— Работаешь весь
день, — машина стучит, пол под тобою трясется, ходишь, как маятник.
Устанешь с работы хуже собаки, а об еде и не думаешь. Все только квас бы пил, а
от квасу какая сила? Живот наливаешь себе, больше ничего. Одна водочка только и спасает: выпьешь рюмочку, — ну, и есть запросишь.
К вечеру эскадра стала на якорь, и на следующее утро началась перевозка десанта. В течение
дня все войска были свезены, и часа в четыре отряд, наконец, двинулся к назначенному месту, отстоявшему верстах в пятнадцати
от пункта высадки. Дорога была неважная, и Ашанин порядочно-таки
устал, шагая вместе с другими. Лошадей ни у кого не было. Только начальник отряда, полковник de Palanca, ехал впереди на маленьком конике, остальные офицеры шли пешком.
Там, высоко над пропастью, благообразно расхаживают и радуются спасенные… Да полно, не вытащены ли они на свою высоту из пропасти как раз на этом аркане? Слишком уж они забыли те вопросы, которые остались на
дне пропасти, слишком
устали от трудного подъема, слишком безмятежны. Против буйных и неистовых вопрошателей слишком «знают меру и сроки».
— Сами видите, батюшка, как живем. Пенсии я не выхлопотала
от начальства. Хорошо еще, что в земской управе нашлись добрые люди… Получаю вспомоществование. Землица была у меня… давно продана. Миша без
устали работает, пишет… себя в гроб вколачивает. По статистике составляет тоже ведомости… Кое-когда перепадет самая малость… Вот теперь в губернии хлопочет… на частную службу не примут ли. Ежели и примут, он там года не проживет… Один
день бродит, неделю лежит да стонет.
Проникают к квасной лавке — одна только и пользуется известностью — через Сундучный ряд, под вывеску, которая доживет, наверное, до
дня разрушения гостиного двора с его норами, провалившимися плитами и половицами, сыростью, духотой и вонью. Но многие пожалеют летом о прохладе Сундучного ряда, где недалеко
от входа
усталый путник, измученный толкотней суровских лавок и сорочьей болтовней зазывающих мальчишек и молодцов Ножовой линии, находил квасное и съедобное приволье…
Казалось, они оба вдруг
устали от всех перебранных ими впечатлений и тяжести такого решения, после которого каждым из них ощущалась потребность в каком-нибудь внешнем толчке и отвлечении, и за этим
дело не стало.
Спал и Яков Потапович, утомленный проведенным в мучительных думах
днем, не первым со
дня роковой беседы с князем Василием. Молодой организм взял свое, и сон смежил очи,
усталые от духовного созерцания будущего. Спал он, но в тревожных грезах продолжала носиться перед ним юная княжна Евпраксия — предмет непрестанных его помышлений за последние
дни.
А тут еще думы об ответе царю, ответе,
от которого зависела буквально его жизнь, то и
дело путались с мыслями об оставленной им любимой девушке, как-то за ней уходит старуха старая, даст ли ей покой она, чтобы могла подкрепиться сном живительным да расправить на постеле мягкой свои
усталые косточки?
Женщина эта приподнимается и говорит ему: «Дорогой мой супруг Лаилиэ, ты
устал от трудов вчерашнего
дня и потому спал дольше обыкновенного, но я берегла твой покой и не будила тебя.
Князю Андрею вдруг стало
от чего-то больно.
День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какою-то своею отдельной, — верно глупою — но веселою и счастливою жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает? Не об
уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Небольшой зимний сибирский
день я пробродил около саней, то присаживаясь, то снова поднимаясь, когда холод пересиливал несносные муки голода. Ходил я, разумеется, потихоньку, потому что и сил у меня не было, да и
от сильного движения скорее
устаешь, и тогда еще скорее стынешь.
Зарабатываю денег побольше, чтобы на Рождество вытащить Сашеньку из лазарета, взять детей и проехаться
дня на три куда-нибудь в Финляндию. Хоть
от газет отдохнуть.
Устал. И такая темень в комнатах, словно все мы слепнуть начали; едва желтые лица разглядываешь.
Устал,
устал.